<КОВЁР ГОРТЕНЗИЯ>
Мне жалко что я не зверь,
бегающий по синей дорожке,
говорящий себе поверь,
а другому себе подожди немножко,
мы выйдем с собой погулять в
лес
для рассмотрения ничтожных листьев.
Мне жалко что я не звезда,
бегающая по небосводу,
в поисках точного гнезда
она находит себя и пустую земную
воду,
никто не слыхал чтобы звезда
издавала
скрип,
ее назначение ободрять собственным
молчанием
рыб.
Еще есть у меня претензия,
что я не ковер, не гортензия.
Мне жалко что я не крыша,
распадающаяся постепенно,
которую дождь размачивает,
у которой смерть не мгновенна.
Мне не нравится что я смертен,
мне жалко что я неточен.
Многим многим лучше, поверьте,
частица дня единица ночи.
Мне жалко что я не орел,
перелетающий вершины и вершины,
которому на ум взбрел
человек, наблюдающий аршины.
Мне жалко что я не орел,
перелетающий длинные вершины,
которому на ум взбрел человек,
наблюдающий аршины.
Мы сядем с тобою ветер
на этот камушек смерти.
Мне жалко что я не чаша,
мне не нравится что я не жалость.
Мне жалко что я не роща,
которая листьями вооружалась.
Мне трудно что я с минутами,
меня они страшно запутали.
Мне невероятно обидно
что меня по-настоящему видно.
Еще есть у меня претензия,
что я не ковер, не гортензия.
Мне страшно что я двигаюсь
не так как жуки жуки,
как бабочки и коляски
и как жуки пауки.
Мне страшно что я двигаюсь
непохоже на червяка,
червяк прорывает в земле норы
заводя с землей разговоры.
Земля где твои дела,
говорит ей холодный червяк,
а земля распоряжаясь покойниками,
может быть в ответ молчит,
она знает что всё не так.
Мне трудно что я с минутами,
они меня страшно запутали.
Мне страшно что я не трава трава
мне страшно что я не свеча.
Мне страшно что я не свеча трава,
на это я отвечал,
и мигом качаются дерева.
Мне страшно что я при взгляде
на две одинаковые вещи
не замечаю что они различны,
что каждая живет однажды.
Мне страшно что я при взгляде
на две одинаковые вещи
не вижу что они усердно
стараются быть похожими.
Я вижу искаженный мир,
я слышу шепот заглушенных лир,
и тут за кончик буквы взяв,
я поднимаю слово шкаф,
теперь я ставлю шкаф на место,
он вещества крутое тесто.
Мне не нравится что я смертен,
мне жалко что я не точен,
многим многим лучше, поверьте,
частица дня единица ночи.
Еще есть у меня претензия,
что я не ковер, не гортензия.
Мы выйдем с собой погулять в
лес
для рассмотрения ничтожных листьев
мне жалко что на этих листьях
я не увижу незаметных слов,
называющихся случай, называющихся
бессмертие,
называющихся вид основ.
Мне жалко что я не орел,
перелетающий вершины и вершины,
которому на ум взбрел
человек, наблюдающий аршины.
Мне страшно, что всё приходит
в ветхость,
и я по сравнению с этим не редкость.
Мы сядем с тобою ветер
на этот камушек смерти.
Кругом как свеча возрастает трава,
и мигом качаются дерева.
Мне жалко что я не семя,
мне страшно, что я не тучность.
Червяк ползет за всеми,
он несет однозвучность.
Мне страшно что я неизвестность
Мне жалко что я не огонь.
<1934>
|
ОЧЕВИДЕЦ И КРЫСА
О н.
Маргарита отвори
мне окошко поскорей.
Маргарита говори
мне про рыб и про зверей.
Опустилась ночи тень,
всюду в мире свет потух.
Маргарита кончен день,
дует ветер, спит петух.
Спит орел на небесах,
спят растения в лесах,
будущие спят гробы,
сосны, если и дубы.
Воин выходит на позор,
бобр выходит на грабеж,
и бросая в звезды взор,
счет ночам заводит еж.
Рыбы бегают в реке,
бродят рыбы по морям,
и скворец в своей руке
тихо держит мертвый храм.
И дрозды поют слегка,
и рычит печальный лев.
Гонит Бог издалека
к нам на город облака,
и рычит печальный лев.
О н.
Мы не верим что мы спим.
Мы не верим что мы здесь.
Мы не верим что грустим,
мы не верим что мы есть
О н.
Холод горы озаряет,
снежный гор больших покров,
а в снегу как лунь ныряет
конь под тяжестью ковров.
На коврах курсистка мчится,
омраченная луной.
На коня глядит волчица,
пасть облитая слюной.
Лежебока, бедный всадвик,
мчится в тройке как лакей,
входит в темный палисадник,
кость сжимая в кулаке.
Отдаст курсистке плеть он,
подает старухе трость.
Каждый час встречая тостом,
он лихую гладит кость.
А курсистка как карета
запыленная стоит.
С незнакомого портрета
глаз не сводит. И блестит.
Он.
Я мысли свои разглядывал.
Я видел у них иные начертания.
Я чувства свои измеривал.
Я нашел их близкие границы.
Я телодвижения свои испытывал.
Я определил их несложную значимость.
Я миролюбие свое терял.
У меня не осталось сосредоточенности.
Догадывающийся догадается.
Мне догадываться больше нечего.
Он.
Сейчас я буду говорить.
Пока он говорит, является небольшая комната.
Все рассечено. Где ты наш мир. Ни тебя нет.
Ни нас нет. На тарелках сидят Петр Иванович
Иванович Иванович, курсистка, дворецкий Грудецкий,
Степанов-Песков и четыреста тридцать три
испанца.
Входит Лиза или Маргарита.
О д н а и з д в у х.
Что вижу я.
Здесь общество собралось адское.
Огнем и серой пахнет здесь.
И шеи у вас какие-то пороховые,
и уши, и руки, ноги, и носы
и глаза. Вы все как в столбняке.
Уже зима который час стоит,
не вышло ль здесь убийства.
Д в о р е ц к и й - Г р у д е ц к и й.
Маргарита иди Лиза,
чаю дать вам иль часы.
О н а ( о д н а и з д в у х ).
Ах Грудецкий вы подлиза
еще с царских времен
вы Семен.
Я спрашиваю: не было ли здесь убийства.
После этого три часа играла музыка.
Разные вальсы и хоралы.
Кириллов за это время успел жениться. Но
чего-то ему недоставало.
С т е п а н о в - П е с к о в.
Убийство. Не говори так много об убийстве.
Мы еще не поняли убийства.
Мы еще не поняли этого слова.
Мы еще не поняли этого дела.
Мы еще не поняли ножа.
К о с т о м а р о в ( и с т о р и к ).
Тринадцать лет.
Двенадцать лет.
Пятнадцать лет.
Шестнадцать лет.
Кругом одни кустарники.
Г р и б о е д о в ( п и с а т е л ь ).
О чем тут быть может разговор,
ясно что он вор.
Крутые волшебные виденья
мне душу посещают.
Неизъяснимые больные наслажденья
они мне обещают.
Мой ум они вскружили,
я сам теперь как белка в колесе.
Создания нездешние уйдите,
я еду в Грузию сегодня как и все.
Бледные на тарелке четыреста тридцать три
испанца воскликнули одногласно и недружелюбно:
Убийству произойти пора-с.
И тут свершилась тьма-темь. И Грудецкий убил
Степанова-Пескова. Впрочем о чем тут говорить.
Все вбежали в постороннюю комнату и увидели
следующую картину. Поперек третьего стола
стояла следующая картина. Представьте себе
стол и на нем следующую картину.
Воззрясь на картину,
Грудецкий держал
в руке как картину
кровавый кинжал.
Ложилась на землю
и капала кровь,
вращалась земля
и планеты кружились.
Лежал на полу
Степанов-Песков
подобно орлу
без сапог и носков.
Лежал он босой
как шиповник.
Укушен осой
был чиновник.
Тут снова входит Лиза и кричит:
Ага-ага я говорила, что убийство свершится.
Все на нее закричали, все зашикали. Тише,
Лиза, Лиза, тише, тише, вы одна из двух.Потом
опять стал говорить он.
О н.
Мы видели бедное тело,
оно неподвижно лежало.
В нем жизнь непрерывно редела
под диким ударом кинжала.
Глаза как орехи закрылись.
Что знаем о смерти мы люди.
Ни звери, ни рыбы, ни горы,
ни птицы, ни тучи мы будем.
Быть может страна иль диваны,
быть может часы и явленья,
морские пучины, вулканы
имеют о ней представленье.
Жуки и печальные пташки,
что тихо летают под тучей
в своей небогатой рубашке,—
для них смерть — изученный случай.
О н.
Который час.
Они бегут, бегут.
О н.
Я обратил внимание на смерть.
Я обратил внимание на время.
О н.
Они бегут, бегут.
О н.
Вновь курсистка появилась,
как лапша,
и студент над ней склонился,
как душа.
И курсистка состоялась,
как цветок.
Тройка быстрая умчалась
на восток.
О н.
Который час.
О н.
Листва стоит в лесу как гром.
О н.
Сейчас я буду говорить.
Уже усталая свеча
пылать устала как плечо,
а все курсистка говорила —
целуй Степан еще еще.
Ты мне и ноги поцелуй,
ты мне и брюхо поцелуй.
Степан уж был совсем без сил,
он страшно вдруг заголосил:
я не могу вас целовать,
сейчас пойду в университет
наук ученье изучать:
как из металла вынуть медь,
как электричество чинить,
как слово пишется медведь,—
и он склонился как плечо
без сил на милую кровать.
Тут пришел Козлов и стал лечиться. Он держал
бруснику в руках и все время страшно морщился.
Перед ним вставали его будущие слова, которые
он тем временем произносил. Но это все было
не важно. Важного в этом ничего не было.
Что тут могло быть важно. Да ничего.
Потом пришел Степанов-Терской. Он был совершенно
лют. Он не был Степанов-Песков. Тот был убит.
Не будем об этом забывать. Забывать об этом
не надо. Да и к чему нам об этом забывать.
СЦЕНА НА ШЕСТОМ ЭТАЖЕ
Ф о н т а н о в.
Вот пять лет живем мы вместе,
ты и я, ты и я,
будто филин и сова,
как река и берега,
как долина как гора.
Ты курсистка как и прежде,
волоса твои седеют,
щеки женские желтеют,
жиром ты за это премя,
врать к чему, не налилась.
Полысело твое темя,
обветшала твоя сласть.
Раньше думал я о мире,
о мерцании светил,
о морской волне, о тучах,
а теперь я стар и хил.
На свинину, на редиску
направляю мысли я.
Не курсистку, а модистку,
видно, в жены приобрел.
М а р г а р и т а или Л и з а ( ныне с т
а в ш а я К а т е й ).
Чем жить? Душа моя слетает
с запекшегося рта. Фонтанов,
ты грубым стал и жалким.
Твоя мужская сила где она?
Я стану у открытого окна.
Смотри какой громадный воздух шевелится.
Смотри соседний виден дом.
Смотри, смотри, смотри, смотри кругом.
Смотри на подоконник я влезаю,
на подоконник веткой становлюсь.
Ф о н т а н о в.
Курсистка подожди меня.
О н а.
На подоконник кружкой становлюсь.
Ф о н т а н о в.
Курсистка что с тобой.
О н а.
На подоконник свечкой становлюсь.
Ф о н т а н о в.
Курсистка ты сошла с ума.
О н а.
Я приезжаю.
Тут нигде не сказано, что она прыгнула в
окно, но она прыгнула в окно. Она упала на
камни. И она разбилась. Ох, как страшно.
Ф о н т а н о в
Долго думать я не буду,
я последую за ней.
Я побью в шкалах посуду,
уничтожу календарь.
Я зажгу повсюду лампы,
позову сюда дворецкого
и возьму с собой в дорогу
навсегда портрет Грудецкого.
Потом три часа играла музыка.
О н.
Маргарита Маргарита
дверь скорее отвори,
дверь в поэзию открыта,
ты о звуках говори.
Мы предметов слышим звуки,
музыку как жир едим.
Маргарита для науки
мы не верим что мы спим.
Мы не верим что мы дышим,
мы не верим что мы пишем,
мы не верим что мы слышим,
мы не верим что молчим.
О н.
Ночь на небо поднималась.
тусклый месяц как душа
над землею возносился,
в камышах густых шурша,
рыба бегала по речке
и печальный лев рычал.
Города стояли прямо,
за добычей мчался бобр.
О н.
Я миролюбие свое терял.
О н.
Неизбежные года
нам шли навстречу как стада.
Кругом зеленые кусты
невзрачно, сонно шевелились.
Он.
Нам больше думать нечем.
У него отваливается голова.
<1931-1934>
|
ЧЕТЫРЕ ОПИСАНИЯ
З у м и р.
Желая сообщить всем людям,
зверям, животным и народу
о нашей смерти, птичьим голосом
мы разговаривать сегодня будем,
и одобрять лес, реки и природу
спешим. Существовал ли кто?
Быть может птицы или офицеры,
и то мы в этом не уверены,
но все же, нельзя, нельзя, нельзя
забыть хотя бы те примеры,
у птиц не существуют локти,
кем их секунды смерены.
К у м и р.
Прерву тебя.
З у м и р.
Что?
К у м и р.
Тебя прерву.
З у м и р.
Прерви.
К у м и р.
Прервал тебя.
З у м и р.
Я продолжаю.
Ч у м и р.
Весь в мыслях я лежал,
обозревая разные вещи,
предметы. Я желал.
Горело все кругом.
Спешило все бегом, бегом.
Впрочем когда следишь за временем,
то кажется что все бежит,
и кажется гора дрожит
и море шевелится,
песок с песчинкой говорит,
и будто рыбы борются
цветы и чай на блюдце.
Луна с лупой,
звезда с звездой
и снег с водой,
и снег седой,
и хлеб с едой,
—везде как будто бы видны сраженья,
все видим в площади движенье.
Мы спим. Мы спим.
Т у м и р.
Что в мире есть? Ничего в мире нет,
все только может быть?
К у м и р.
Что ты говоришь? А енот есть. А бобер есть.
А море есть.
Т у м и р.
Всего не счесть,
что в мире есть.
Стакан и песнь
и жук и лесть,
по лесу бегающие лисицы,
стихи, глаза, журавль и синицы,
и двигающаяся вода,
медь, память, планета и звезда,
одновременно не полны
сидят на краешке волны.
Со всех не видим мы сторон
ни пауков и ни ворон,
в секунду данную оне
лежат как мухи на спине.
В другую боком повернутся,
поди поймай их, они смеются.
Не разглядеть нам мир подробно,
ничтожно все и дробно.
Печаль меня от этого всего берет.
К у м и р.
Ночь ужасная черна,
жизнь отвратительна, страшна.
Друг друга человек жалеет,
слезами руки поливает,
щеку к щеке он прижимает,
он сон лелеет.
Бессмертен сон.
Лежит человек
с девой на кровати,
ее обняв.
На столике свеча дымится,
в непостижимое стремится.
Обои хладнокровны,
стаканы дышат ровно.
Как будто бы миролюбива ночь,
блистают точные светила.
Страсть человека посетила,
и он лежит жену обняв.
Он думает, какого черта,
все хорошо кругом, все мертво.
Лишь эта девушка жена
жива и дивно сложена.
Растения берет он в руки
и украшает ей живот,
цветами музыки ее он украшает,
слогами шумными он ей поет.
Но ночь предстанет
вдруг оживлена.
Свеча завянет,
закричит жена.
На берег выбежит кровати,
туда где бьет ночной прибой,
и пену волн и перемену
они увидят пред собой.
Проснутся каменные предметы
и деревянные столы.
Взлетят над ними как планеты
богоподобные орлы.
Т у м и р.
Так значит нет уверенности в часе,
и час не есть подробность места.
Час есть судьба.
О, дай мне синьку.
3 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
Хочу рассказать историю моей смерти.
Шесть месяцев уж шла война.
Я был в окопах. Я не пил вина.
Не видел женской незабудки.
Не видел сна. Не знал постели.
Не слышал шутки.
Пули сплошь свистели.
Немецкие руки врагов
не боялись наших штыков.
Турецкие глаза врагов
не пугались наших богов.
Австрийская грудь врага
стала врагу не дорога.
Лишь бы ему нас разбить.
Не знали мы все как нам тут быть.
Мы взяли Перемышль и Осовец,
был каждый весел,
богач сибирский иль купец,
иль генерал встать уж не могший с кресел.
Все смеялись. Стало быть
нам удалось врага разбить
и победить и вдруг убить.
Лежат враги без головы
на бранном поле,
и вдовы их кричат увы,
их дочки плачут оли.
Все находились мы в патриотическом угаре,
но это было с общей точки зрения.
Лес не заслуживает презрения,
река течет одновременно покорная своей судьбе.
Что расскажу я о себе?
1 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
Я тебя прерву.
3 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
Что?
1 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
Прерву тебя.
3 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
Прерви меня.
1 - й у м и р .( а ю щ и й ).
Прервал тебя.
2 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
Я продолжаю.
3 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
В окопе на кровати я лежал
и Мопассана для себя читал,
и раздражался от желания
приласкать какую-нибудь пышную Маланию.
Хотелось мне какую-нибудь девушку помять
в присутствии моей довольно близкой смерти.
Мысли эти были плохи,
и в наказанье мне живот, поверьте,
кусали вши, чесали блохи.
Вдруг выбегает
деньщик Ермаков,
кричит выбегает,
торопится в Псков.
Вдруг приходит
фельдфебель Путята,
кричит и уходит
в одежде богатой.
И все рядовые,
вынув штыки,
идут городовые,
кричат пустяки.
Вся армия бежит,
она бежит как раз.
Оставлена Варшава
Рига, Минск и Павел Павлович Кавказ.
А вышел я на край реки,
держа в руке пустые пузырьки,
и с грустью озирал досадное поражение,
как быстро кончилось несчастное сражение.
И надо мной вертелся ангелок,
он чью-то душу в рай волок,
и мне шептал: и твой час близок,
тебе не спать с твоей невестой Лизой.
И выстрел вдруг раздался,
и грудь моя поколебалась.
Уж я лежал шатался,
и надо мной береза улыбалась.
Я был и ранен и убит.
То было в тысячу девятьсот четырнадцатом
году.
4 - й у м и р. ( а ю щ и й).
Да это верно. О времени надо думать так же
как о своей душе. Это верно.
2 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
Хочу рассказать вам историю своей смерти.
Я сидел в своей гостиной,
я сидел в своей пустынной,
я сидел в своей картинной,
я сидел в своей старинной,
я сидел в своей недлинной
за столом.
Я сидел за столом,
вовсе не махал веслом.
Я не складывал частей,
я сидел и ждал гостей
без костей.
Ко мне шли гости:
Мария Павловна Смирнова,
секретарь суда Грязнов,
старый, хмурый, толстый, вдовый,
и Зернов.
Генерал и генеральши,
юнкер Пальмов, гусар Борецкий,
круглый, что орех твой грецкий.
Дальше.
Вечер славно протекал,
как всегда в еде, в беседе.
За освобождение крестьян
вдруг разбушевался генерал,
он был смутьян.
— Крестьян освобождать не надо,
им свобода хуже ада,
им надо кашу, надо плеть.
— Нет их надо пожалеть,
сказал купец Вавилов,
довольно их судьба давила.
Вмиг завязался спор на час,
и всех развлек и занял нас.
Вдруг на меня тоска напала,
я беспокойство ощутил,
с тоской взглянул на генерала
и на Вавилова взглянул.
Борецкий с дамами шутил,
трещал под ним некрепкий стул.
Я к зеркалу направился в досаде.
Казалось мне, за мной шагает кто-то сзади,
и в зеркало я увидал Скворцова,
он умер восемь лет назад.
Его глаза полуприкрыты,
и щеки синие небриты,
и мертвый и дурацкий взгляд
манил меня выйти из столовой,
он мне шептал: ты слаб и стар,
тут меня хватил третий апоплексический удар.
Я умер.
Это было в тысячу восемьсот пятьдесят восьмом
году.
1 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
Да покойники, мы пьем из невеселой чаши,
нам не сладки воспоминанья наши.
Я также был когда-то жив
и Финский я любил залив.
На состояние воды рябое
глядел и слушал шум прибоя.
Картины Репина про бурлаков
мне очень были милы,
и Айседору без чулков
любил я поглядеть. Все это было.
Я Бальмонта читал стихи,
я государственную думу
любил как пуму,
где депутаты ругались как петухи,
и Блока дивные стишки
как в море бурном гребешки
нам иногда ласкали слух
и возвышали наш дух.
Мы храбро церковь презирали,
мы ругали все Бога и попов.
Мы авиаторов любили,
давя без музыки клопов.
Аэроплан мы одобряли.
Тогда один среди лесов
любил гулять теософ.
Тогда писатель граф Толстой
уж не ложился с дамой спать.
В год тысяча девятьсот шестой,
затем седьмой, восьмой, существенный
бежал и прятался как день обещанный
и все не мог для нас настать.
Мы жили все в неопределенном состоянии
и часто находились в желтом здании.
И многие из нас, взяв в руки пистолет,
пред этим за обедом съев котлет,
теперь пытались пистолет проглотить
и с жизнью кончить все подсчеты,
чтоб больше бы не жить.
К у м и р.
Прерву тебя.
1 - й у м и р.( а ю щ и й ).
Прерви меня.
И я подобною работой
однажды тоже занялся.
Мне стало ясно. Жизнь никчемна,
мне на земле широкой темной
не находилось больше места,
и я за ум взялся,
сказал: прощай, прощай навек невеста
и газированная вода.
Меня не будет больше никогда.
Сидел в своей я кабинете
и горевал.
На пистолете
курок сверкал.
И пистолет я в рот вложил,
как бы вина бутылку,
через секунду ощутил
стук пули по затылку.
И разорвался мой затылок
на пять и шесть частей.
Это было в тысячу девятьсот одиннадцатом
году.
4 - й у м и р. ( а ю щ и й ).
Был бой. Гражданская война
в Крыму, в Сибири и на севере.
Днепр, Волга, Обь, Двина.
На ржи, на лютиках, на клевере,
везде лежали трупы.
Был голод, не хватало супа.
Концы ужасной этой битвы
остры как лезвие у бритвы,
я даже не успел прочесть молитвы,
как от летящей пули наискось
я пал подкошенный как гвоздь.
Граждане, взмолился я, родные,
ведь у меня ребята есть грудные,
и эти молодые дети
теперь одни останутся на свете.
И две жены моих красавицы
теперь развратничать начнут.
О хоть бы, хоть бы мне поправиться,
но командир сказал — капут.
Подумай сам, ведь ты убит,
тут доктор помощь оказать не сможет,
и окровавленный твой вид
в земле червяк довольно скоро сгложет.
Я говорю ему — нет командир,
червяк быть может сгложет мой мундир
и может быть в теченье часа
мое сожрет все мясо.
Но мысль мою и душу
червяк не съест, и я его не трушу.
Но я уже не говорил. Я думал.
И я уже не думал, я был мертв.
Мое лицо смотрело на небо без шума,
и признак жизни уходил из вен и из аорт.
В моих зрачках число четыре отражалось,
а битва, бой, сраженье продолжалось.
То тысячу девятьсот двадцатый был год.
З у м и р.
Мы выслушали смерти описанья,
мы обозрели эти сообщенья от умирающих умов.
Теперь для нашего сознанья
нет больше разницы годов.
Пространство стало реже,
и все слова — паук, беседка, человек, — одни
и те же.
Кто дед, кто внук,
кто маргаритка, а кто воин,
мы все исчадия наук
и нами смертный час усвоен.
Ч у м и р.
Спят современники морей.
К у м и р.
Куда же им.
<1931-1934>
|
|